Увидеть встречный поезд — и сгореть дотла
Злополучный 1710 километр: взгляд на самую страшную железнодорожную катастрофу России сквозь время
На карте нашей огромной страны разбросано множество точек. Между ними — линии трасс и железнодорожных путей. Через город Аша, что находится на границе Челябинской области и республики Башкортостан, проходит Транссибирская магистраль. В ночь 4 июня 1989 года 1710 километр этого пути стал станцией ужаса и скорби.
Когда относительно любознательный ребёнок долгое время пребывает на территории маленького населённого пункта в информационной резервации, происходит постепенный сбор различных историй. Всю свою сознательную жизнь я знала, что давно, недалеко от Аши, произошла железнодорожная катастрофа, погибло много людей. Мне рассказывала мама, что это случилось во время её учёбы в девятом классе. Она с семьёй ночевала в частном секторе (а он находится на возвышенности, несколько отдалённо от города и посёлка Лесохимиков). Ночью дом что-то тряхнуло, все выбежали во двор. Линия горизонта была подсвечена заревом, тянущимся к небу. Оно поднималось, спадало, опять возвышалось и озаряло собой всё вокруг. Только утром картина произошедшего прояснилась. Взрывная волна прошла через весь город. Особенно пострадали постройки в посёлке: дома стояли почти «безглазые» — стёкла вылетели, лопнула высокая витрина аптеки. Мама готовилась к экзаменам, сидя у пустой оконной рамы. В небе гудели вертолёты.
Но об истинном ужасе трагедии я тогда понятия не имела. Будучи уже взрослой, не находила повода расспросить подробнее. В Интернете было размещено много тематической информации, но воспоминания живых людей воздействуют гораздо сильнее. Зимой 2018 года, перед началом сессии, я отдыхала дома. Как-то раз мы с дедом пошли выгуливать собак в лес, к промышленному отвалу. В бесснежной, промёрзшей дали прозвенел гудок поезда.
— А катастрофа, которая в 1989 году произошла, сейчас о ней кто-нибудь помнит?
— Конечно. Надо просто поспрашивать у людей.
Жаркая июньская ночь 4 июня (3 июня по московскому времени) 1989 года душной пеленой накрыла окраины Челябинской области. В местах, отдалённых от городской среды, тёмное время суток совершенно особое. Небо необычайно звёздное, в воздухе — пелена аромата луговых трав. Всюду тишина, почти звенящая, но без ноток тревоги. Кто бы мог подумать, что беда явится именно в эту глушь? К 1710 километру железнодорожного полотна приближались два пассажирских поезда — «№ 211 Новосибирск-Адлер» и «№212 Адлер-Новосибирск». В вагонах спали люди. Многие ехали отдыхать к морю.
Аша находится в 12 километрах от места трагедии. В ту ночь его жители сперва услышали грохот. Следом за звуком из окон полетели осколки стекла, покосились двери, сорванные с петель. Вдали виднелся огромный столб огня и дыма. Город оказался будто оторванным от всего мира — пропала телефонная связь. Никто из жителей не обладал достоверной информацией. В панике появилось сразу несколько версий: авария на нефтепроводе, взрыв в карьере, война, упавший самолёт. Спустя некоторое время поступили первые данные: «Горят два поезда. Скорее всего, пассажирские».
Первыми к месту катастрофы выехали медики из деревень. К ним на помощь кинулись местные жители: кто пешком, кто на грузовиках. Там, где прогремел взрыв, был лесной массив. Кареты скорой помощи быстро одолеть бездорожье не могли. Вскоре прибыли отряды из ближайших военных частей. То, что увидели эти люди, сложно представить и воссоздать даже в самом воспалённом сознании. На железнодорожной насыпи лежали пылающие фрагменты поездов. Вскрытые, выпотрошенные вагоны. Голые фрагменты раскалённых платформ. Воздух казался непригодным для дыхания — обжигающий, пропитанный запахами плавящегося металла, дыма и жжёной плоти. И там, в пылающей низине, люди. Живые, мёртвые, горящие люди.
Такими воспоминаниями поделился один из очевидцев: «Мы тушили пожар. Воду таскали вёдрами из ближайшей реки. И вот одна женщина, вся обгоревшая, уцепилась за ведро и начала жадно пить. Человек, пытающийся залить пламя, спросил у медсестры, которая рядом оказывала первую помощь пострадавшим: «Можно ли вообще пить столько воды? Не опасно ли это?» Она взглянула на женщину с ведром. «Всё равно не выживет. Пусть умрёт спокойно».
Для того чтобы узнать о первых часах трагедии, я отправилась в посёлок Улу-Теляк. Мимо окна машины мелькали сгорбившиеся деревья, после их сменили просторные поля. Было решено сперва подъехать к мемориалу. Сначала перед глазами возникло большое серое здание, огороженное железным забором. Стёкла выбиты, по внешнему виду дома ясно, что в нём давно никто не живёт. Даже на территорию не ступала нога человека — на снегу ни единого следа. Это гостиница, построенная для проживания во время Дня памяти пострадавших и родственников погибших в катастрофе. Постепенно она начала рушиться из-за отсутствия ремонта. Если минуть гостиницу и перейти через мост, легко можно выйти к памятнику. К самому небу поднимаются две каменные глыбы — образы скорбящих матерей, потерявших своих детей ночью 4 июня 1989 года. У подножия всё ещё лежат венки. Пестрота искусственных цветов и еловых ветвей выглядит неестественно на фоне белого снега. К железной дороге тянется полоса земли, не замурованная в мраморные плиты. Это — общее захоронение всех останков и фрагментов человеческих тел. Чуть далее мчатся поезда. Будто там, у путей, жизнь продолжается. Люди куда-то спешат, расстаются, встречаются, работают, перевозят грузы. А в стороне памятника всё замирает. Создаётся ощущение, что в этом месте совершенно иное время.
При приближении к небольшим частным домам, моё спокойствие сменилось лёгкой паникой. Согласятся ли люди говорить со мной об этом? Многое ли смогут рассказать? Первым на мои вопросы ответил Виктор Марьин. В ту злополучную ночь он участвовал в спасательной операции.
Все спали. Услышали грохот. Проснулись. Смотрим — окошек нет у нас. Вдалеке какое-то зарево. Встали, потоптались немного. Не понимали, что произошло. Другие люди вышли из домов, стёклами выбитыми гремят, убирают что-то. Я завхозом в школе работал тогда. Ну, побежал в школу. Захожу — всё в стекле, все кабинеты, коридоры. В некоторых местах даже рамы были выбиты. А то и двери с петель снесло. Жители тогда не знали, что случилось. Были предположения, что взорвалась подстанция. Знакомая тогда работала на коммутаторе, с её помощью получилось прояснить ситуацию. Так появились некоторые данные о трагедии. Сначала выехала местная бригада скорой помощи. Когда взрыв случился, ничего не было известно о координатах. И медикам пришлось пробираться к месту катастрофы через лес. Они оказались там первыми. Потом и простые жители смогли добраться, и другие спасательные бригады.
Потом прибыли врачи из Уфы, стали разворачивать в школьном спортивном зале госпиталь. Кровати поставили, матрацы, вот всё это. Все битые стёкла быстренько убрали. И вскоре стали поступать первые обожжённые. Много их было. Я носить помогал. Ну… И трупы привозили, мы перетаскивали их в раздевалку. По-моему, сперва шесть тел было. Просто некоторые люди, которых удалось спасти из пламени, не доживали до больницы. Но тут, в Улу-Теляке, в больнице, не много умерло. «Тяжёлых» больных сразу на вертолётах отправляли. Даже в посёлке было жутко находиться — над ним стоял громкий, непрерывный гул.В школе в фойе висели зеркала. А молодые девчонки, из числа пострадавших, подойдут – и криком! Все же обожжённые были. Сильно обгоревшие. Пришлось снять зеркала – чтоб никто в них не смотрел.
А там… На само место аварии были отправлены солдаты. Они всё расчищали. И вообще все последствия катастрофы очень быстро ликвидировали. Горбачёв лично приезжал. Железная дорога начала функционировать где-то через сутки после трагедии, настолько быстро её восстановили. Как говорят «поезда по костям пустили». Но никто не знает, фрагменты тел скольких людей были оставлены. Через год там ёлки садили, чтобы земля не пустовала. И при подготовке грунта были найдены ещё человеческие останки. Хотя всё, что оставалось, должно было быть похоронено под памятником. Там, у железной дороги, не просто обелиск. Там общая могила. И вот сейчас, конечно, не всё сохранилось, но раньше на том месте было определённое обозначение каждого вагона. То крест, то табличка, то ещё какие-то отметины, символы».
После я зашла в дом к Валентине Марьиной. Она работала старшей медсестрой. Именно медицинский персонал больницы посёлка Улу-Теляк ранее всех добрался к месту взрыва.
«А что помнить-то? Только первый взрыв услышали — показалось, что в больницу кто-то ломится. А потом пошла волна. И вспыхнуло зарево. Но никто ничего не знал. Стали звонить на железную дорогу, узнавать. Вызвали дежурных врачей. Потом пришёл военный фельдшер и подсказал, что нужно брать, какие препараты, например. Раньше-то что было? Даже шприцы одноразовые были в дефиците. Да даже перевязочного материала недоставало.
Мы собрали всё, что могли: бинты, марлю, спирт, шприцы и поехали. Знали лишь одно — что-то случилось в стороне Красного Восхода (населённый пункт — прим. авт.). И нам местное население показывало дорогу. Среди медиков мы добрались до места катастрофы первыми. А потом уже, под утро, когда стало светать, появилась санитарная авиация. Конечно, спасательные операции сперва не отличались организованностью. Из-за неожиданности происшествия и объёма работ. А сама картина, которую мы увидели… Низина. Пылающие составы. Люди горят. Люди кричат. Живьём горят. На них-то что, одежда из синтетики была, она плавилась. Мы расстелили марлю. Нам носили этих больных. Перевязывали. При переломах накладывали шины. Но материала было мало, приходилось использовать палки и всё, что могли найти. Так вот и делали. Обезболивающее приходилось вводить многоразовыми шприцами! Одна инъекция — обеззараживание спиртом — и дальше.
Я работала тогда старшей медсестрой. И тогда функционировала вся больница, пусть и небольшая. Именно там решался вопрос: кто транспортабельный, кто — нет, и как будет происходить дальнейшее распределение. Население помогало: некоторые — продуктами питания, молоко, например, приносили, некоторые – материалами, в общем, кто как мог. А люди, которые погибшие… У многих были рваные раны и повреждения внутренних органов. Они умирали на операционных столах. А люди-то ехали отдыхать. Многие в дорогих украшениях. И вот это золото я принимала, а потом передавала его уполномоченным лицам. А они уже заполняли документы. Иногда это было необходимо для опознания. Но были среди всех пострадавших те, кому удалось спастись. Я лично видела семью: муж, жена и кто-то из родственников. И все они выжили. Но это просто большая-большая удача. Везение. Счастье.
Я и не рассчитывала получить какую-то награду. Все же работали. Кто как мог. Здание больницы после было закрыто на ремонт. В нём стало невозможно работать. Ведь людей везли всех обожжённых. И больница изнутри была покрыта гарью».
Казалось, что я не смогла прочувствовать истинную суть услышанных воспоминаний. Но вернуться на место трагедии удалось только поздно вечером. По рассказам жителей посёлка, памятник должен был подсвечиваться с двух сторон. Там была тьма. Кто перестал зажигать фонари?
Две каменные фигуры казались не просто символами скорби. В нарочито размытых силуэтах читалось не просто вязкое ощущение горечи… Неизвестно, являлась ли таковой задумка автора мемориала, но в темноте «скорбящие матери» внушали ужас, необъяснимый, неконтролируемый. Я замерла. За спиной внезапно, на высокой скорости, пронёсся поезд. Так вот как это было. Темнота. Гулкий стук колёс. Огромная яркая вспышка. Я подняла глаза вверх, а там, на небесном своде, недвижимо висело огромное количество звёзд. Быть может, и в ту ночь эти точки сияли в огромном космическом пространстве над хрупкими смертными людьми.
В Аше Олег Прилуков — участник транспортировки тел погибших на 1710 километре — поделился со мной своими воспоминаниями:
«Я водителем просто работал, послали от организации, да и всё. Первое впечатление от всего увиденного — это огромная полоса деревьев, которая вывалена была от железной дороги и в гору, там такая ложбина, и все деревья повалены в одну сторону. Соответственно, раскорёженные вагоны. Мы подъехали, непосредственно, к месту, где лежали трупы эти. Солдаты проводили работы по извлечению тел. Ещё мародёры были. Везде вещи разорванные лежали. На деревьях висели останки. Очень-очень страшная картина, конечно».
Человеческое существо не так значительно отдалилось от природы, насколько это можно предположить. В критических ситуациях сознание, зачастую, отключается, тем самым давая волю инстинктам и эмоциям. Когда случается глобальная трагедия, первыми на помощь бегут люди, способные устоять перед животным страхом и желанием скрыться от опасности. В 1989 году в самое пекло первыми ворвались медики, спасатели и те, кого сейчас принято называть волонтёрами. Но борьба за жизни людей продолжалась и вне того пространства, где произошёл взрыв. Сотни пострадавших были отправлены в больницы. В Аше я поговорила об этом с врачом-хирургом Сергеем Большаковым.
— Какая должность у вас была в 1989 году?
— Врач-травматолог.
— Что стало причиной вашего участия в спасении пострадавших в катастрофе?
— Я работал. Сюда (в городскую больницу № 1) приехал не сразу после взрыва. Я приехал сюда… Это было ночью. Я находился в Челябинске. Мне удалось добраться до Аши только к двенадцати часам дня. Тогда всё движение было перекрыто. Значительную часть пути до города мне пришлось преодолевать самостоятельно. По прибытии я сразу направился на место работы. По-моему, дежурил тогда Яндышевский. Если мне не изменяет память. В те годы он тоже работал травматологом. Когда я приехал, уже был полный аврал. Больные находились почти во всех корпусах. Всё было завалено обожжёнными, травмированными людьми. Стоял плотный запах гари.
— Их доставляли в больницу на машинах? Учитывая состояние пострадавших, транспортировка была очень непростым этапом спасения.
— На чём могли, на том и доставляли. Место там, где произошёл взрыв, глухое. Туда сначала дорогу проложили. И только потом эвакуация стала возможной.
— А в ашинской больнице, куда была доставлена значительная часть пострадавших, оказывалась полноценная медицинская помощь?
— Нет, только первая. Это учреждение было чем-то вроде перевалочной базы. А после больных отправляли на дальнейшее лечение. Кого куда, кого куда. Отправляли и в соседние районы, и в Уфу, и в Челябинск, и в Екатеринбург, и в Оренбург и так далее. Сюда, в Ашу, приезжали специалисты из разных городов, даже московские врачи. Кроме, пожалуй, Уфы. Но они и так были загружены, было не до выездов – слишком много работы.
— Зачастую случившуюся трагедию описывают как причину массовой гибели именно детей. А как всё происходило на самом деле?
— В большинстве, конечно, были взрослые. Но и детей было немало, да. Они были… Сколько — сейчас не могу сказать. В основном, их пытались группировать в детском отделении, хотя не всегда это получалось. Потому они находились и в других корпусах.
— Из тех людей, которые были доставлены в больницу, многие не смогли перенести увечья и ожоги?
— Это статистика… У нас, в этой больнице, умерло… Если говорить о процентах – процент небольшой. Дело в том, что больных старались как можно скорее отправить в центральные медицинские учреждения. Тут была оказана только первая помощь: обезболивание, например, и прочие неотложные дела. А после — кого-то отправляли скорее. Кого-то —медленнее, так сказать. Всё зависело от состояния каждого пострадавшего. Умирающих больных, так называемых «бесперспективных», оставляли здесь. Их не увозили. Кто-то погибал быстро. Кто-то — через несколько дней. Но насколько мне известно, многих пострадавших доставляли уже мёртвыми.
— «Бесперспективных» было много?
— Ну… Может, процентов пять от общего числа поступивших в эту больницу. Но это очень ориентировочная цифра. Просто «бесперспективные» — это те, кто явно не выживут. А такое наименование, как «перспективные» — тоже не залог выздоровления. У кого-то хватит на это физических ресурсов. У кого-то – нет.
— Просто в попытках мысленного восстановления хронологии тех событий, я прихожу к выводу, что самый высокий уровень смертности был там, на месте. Так ли это?
— Да. Это касательно тех, кто попал в самый эпицентр катастрофы. Кто ехал в вагонах, которые выгорели полностью. А сама по себе ожоговая травма не приводит к моментальному летальному исходу. Человек может жить некоторое время даже с ожогом в почти сто процентов площади. Ожоговый шок не развивается сразу. Всё происходит постепенно. Потому многие из тех, кто не погибли во время взрыва, не сгорели заживо на месте, ещё жили. День, два, три… Кому уже как в этом плане повезёт.
— Были ли среди попавших в беду те, кто пострадал минимально?
— Вот я таких не видел. Я работал здесь, в отделении, здесь таких счастливчиков не было. Естественно, кто-то пострадал в большей степени, а кто-то – в меньшей. Но, в основном, были серьёзные травмы.
— Какие именно? Ожоговые и…?
— В первую очередь, да, девяносто пять процентов от всех увечий – это ожоги. Переломов было значительно меньше. Черепно-мозговые травмы тоже были, и тоже в незначительном количестве. В общем, операционная работала непрерывно.
— И всё-таки, была ли у человека возможность выжить в такой ситуации? Просто ашинскую трагедию описывают как «кромешный ад – и всё».
— У кого был шанс – тот и выжил. Но там, судя по всему, был самый настоящий ужас. Объёмный взрыв. Дикая температура. Жители ближайших деревень и городов могли, несмотря на расстояние, увидеть зарево. В большинстве населённых пунктов в домах из-за взрывной волны вылетели стёкла. На месте катастрофы был действительно ад: множество пострадавших, все они кричат, всем им больно. В итоге сюда, в больницу, было доставлено менее половины больных. Многих отправили в сторону Уфы. И мы видели далеко не всё и не всех.
Но вот что мне запомнилось: была дикая жара. Пострадавшие, в большинстве своём, были в лежачем положении. И это значило, что их надо перекладывать, переворачивать. А что такое, в данной ситуации, «перекладывать»? Из-за ожогов любое прикосновение было в крайней степени болезненным. И потому одного пострадавшего могли переместить как минимум четверо человек. Тогда меня очень удивило, в хорошем смысле, местное население. Во-первых, сюда приходили люди и помогали, выполняя физическую работу. Они постоянно спрашивали: «Кого переложить?», «Что ещё сделать?», «Кого куда увезти?» и так далее. Вот зайдут, например, просто мужики, узнают, кто может давать распоряжения — и обязательно помогут, сделают всё, что посильно. Подобных нюансов было много. Без такой помощи ситуация в больнице была бы намного труднее. Невообразимо труднее. А ещё, опять же, из-за жары, население натащило в корпуса самых разных соков, компотов и всего подобного. Даже можно сказать, что было изобилие различных напитков. Благодаря такой поддержке пострадавших не поили одной водой. А есть многие из больных не могли. Надо, действительно, отдать должное местным жителям. Это, в общем-то, очень неожиданное и обнадеживающее явление. Вот всё, что надо было делать касательно нелечебного процесса — всё выполняли простые люди, причём абсолютно добровольно. И, казалось бы, элементы ухода не являются чем-то сложным, но они необходимы пострадавшим. А нам, работником больницы, это было дикое облегчение. Иначе мы бы просто не справились. Не было бы такой оперативности и производительности.
— С момента катастрофы прошло почти тридцать лет. А остаётся ещё так много вопросов. Как известно, история погребает под своими пластами и людские потери, и память, и благие поступки, и откровенное варварство, и жертв, и героев. Что в итоге раньше сотрётся под воздействием времени?
— А вы никогда не думали о такой вещи: вот горит вечный огонь. И сколько он ещё будет гореть? Десять лет? Тридцать? Может, более? В итоге всему суждено закончиться. Каким бы вечным ни называли этот символ. Так и с катастрофой. Пока люди помнят, эта трагедия будет значима. А после… Вот пройдёт кто-то мимо мемориала — и не поймёт, почему он воздвигнут и зачем стоит у железнодорожных путей.
На следующий день я побеседовала с Галиной Николенко. В 1989 году она заведовала станцией переливания крови.
«Для меня эта история началась с зарева. Я выбежала во двор, к углу дома, вместе с другими жителями. Сначала была мысль, что случилась авария на нефтепроводе. Он как раз находился в той стороне. Потом показалось, что ничего страшного не происходит. А потом зарево стало ещё больше. Через некоторое время был звонок из больницы. Я тогда работала в центре переливания крови. Пришлось срочно ехать. Врачей стали собирать где-то к двум часам ночи. А было очень жарко, люди ещё и уснуть не успели. Потому все прибыли в больницу очень быстро. На месте я сразу же начала собирать персонал, готовить операционную и необходимое оборудование. На помощь нам были вызваны лаборанты. Но всё равно у нас был очень небольшой штаб.
Люди шли потоком. Многие поняли сразу: если экстренная ситуация —нужна кровь. И была толпа доноров. Иногда мы даже не успевали записывать, вести отбор, пришлось дополнительно подключить терапевтов для осмотра. А я управляла потоком: кого в операционную, кого куда. Лаборанты, конечно, хорошо определяли группу крови, но к специфике нашей работы не были готовы. Нужно было регистрировать каждого донора, взять подписку о перенесённых заболеваниях и так далее. В общем, работа была сложная. Тогда мы более пяти часов отработали в операционной. А желающим сдать кровь заранее объявили, когда приём будет окончен. Люди возмущались: «Вы не хотите кровь брать!», «В такой ситуации нельзя медлить!». Приходилось объяснять, что необходима повторная обработка операционной и переработка крови на плазму. Да и есть определённый свод противопоказаний: резкое изменение давления, например. Люди-то среди ночи приходили и в очереди стояли, не каждый может это запросто перенести.
Наше счастье, что где-то за полгода до катастрофы была приобретена бытовая камера для заморозки. Это решение было принято заведующей Областного центра переливания крови. И мы начали использовать эту инновацию, так сказать, на свой страх и риск. А когда случилась трагедия, мы быстро набрали целую камеру плазмы и передали в больницу. Только так нам удалось сохранить такие большие объёмы материала.
Я, практически, ничего из того, что тогда произошло, не видела. Только своё отделение. Но мы тогда почти двое суток не покидали рабочие места. Несмотря на то, что у многих сотрудников были семьи. Ночью приходилось делать анализы, перерабатывать плазму, транспортизацию проводить. А утром снова начиналась заготовка. В общей сложности мы тогда приняли более 455 доноров».
Моей семьи эта железнодорожная катастрофа впрямую не коснулась. Но воспоминания о ней вычеркнуть невозможно. Бабушка тогда была медработником. Со слезами на глазах она рассказывала, как просматривала больничные списки погибших и пострадавших, а там, среди спешно записанных имён и примет была строчка: «Девочка. Три года. Умерла». Ещё она поделилась такими наблюдениями: «Через некоторое время после катастрофы с семьёй поехала на свадьбу племянницы в Уфу. Получилось, что проезжали мимо места аварии. Там было много обугленных деревьев, просто как спички. А на некоторых ещё висели какие-то фрагменты одежды, может, ещё чего…»
Об этой трагедии достаточно много сказано и написано. Сразу после случившегося катастрофа стала достоянием общественности. И особое внимание было привлечено не только поистине чудовищным количеством жертв, но и синтезом факторов, ставших причиной катастрофы. Во время строительных работ в 1985 году ковшом экскаватора был повреждён трубопровод. Газ широкой фракции лёгких углеводородов просачивался на поверхность, скапливаясь в низине. Незадолго до случившегося машинисты видели на путях полосу газообразного вещества непонятного происхождения, внешне схожего с туманом (по материалам книги «Эхо Ашинской трагедии», авт. проекта Леонид Рабчёнок, 2014 — прим.ред.) Возникновение искры тоже вполне объяснимо. Скорее всего это — побочный эффект работы токоприёмника. Это стало причиной мощного взрыва и масштабного возгорания. Пламя охватило площадь в 250 гектаров.
По официальным данным в катастрофе погибло 575 (645) человек. Но эти цифры условны. Многие люди остались в категории «пропавших без вести». Их тела сгорели вместе с вагонами. В поездах находились дети до пяти лет. В те времена для их проезда билеты были не нужны. Ещё некоторый процент пассажиров ехали «зайцами». Это безбилетники, решившие таким образом преодолеть расстояние в пару-тройку станций. Опрометчивое решение стоило многим из них жизни. В книге «Катастрофы XX века», созданной сотрудниками центра стратегических исследований гражданской защиты МЧС России (М., УРСС, 1998), указана информация о около 800 погибших.
Чуть более суток потребовалось для того, чтобы ликвидировать последствия мощнейшего взрыва и восстановить движение поездов. Есть версии, свидетельствующие о том, что идентификация останков не была произведена достаточно тщательно. Потому многие фрагменты тел просто оказались под землёй, на которой и отстроили новые пути. Судя по рассказам жителей населённых пунктов, рядом с которыми случилась трагедия, после катастрофы в ближайших лесных массивах ещё находили останки людей. Их «подхоранивали» в общую могилу у того места, где сейчас стоит мемориал. Дело в том, что во время взрыва многие пострадавшие пытались спастись от экстремально высокой температуры и из-за деструктивного воздействия паники и шокового состояния бежали настолько далеко, насколько это было возможно. И многие погибали в лесах, так и оставаясь не найденными.
Судебное разбирательство продолжалось чуть менее двух лет. В итоге причины трагедии были обозначены как «грубое нарушение строительных норм и правил». Дело было оправлено в Верховный суд СССР. Приговор был вынесен через шесть лет после произошедшей трагедии — 9 июня 1995 года. Двое рабочих получили наказание в виде двух лет лишения свободы с отбыванием срока в колониях-поселениях. Многие предполагаемые виновники катастрофы не были привлечены к уголовной ответственности из-за недостаточности доказательств. В их числе председатель приёмной комиссии директора Альметьевского нефтепроводного управления и управляющий трестом «Нефтепроводмонтаж» — (по материалам книги «Эхо Ашинской трагедии», авт. проекта Леонид Рабчёнок, 2014 — прим.ред.)
После катастрофы были проведены многочисленные проверки и исследования в области транспортировки взрывоопасных веществ. Свершились некоторые усовершенствования в медицинской сфере, произошло переосмысление лечебных процедур. Повысился уровень качества железнодорожного транспорта. Сформировано Министерство Чрезвычайных ситуаций РФ. Почему для развития непременно нужна беда? И, главное, как было жить дальше тем, чьи родные и близкие погибли? Один из очевидцев рассказал о таком случае: «Какая-то женщина искала свою дочь после трагедии. Ни в списках погибших, ни в списках выживших её не было. «Беленькая такая, невысокого роста…» — так она говорила. Не нашла эта женщина свою дочь. Хотя до последнего верила, что та сошла где-нибудь на другой станции и не доехала до 1710 километра».
Говорят, что человек жив, пока о нём помнят. Но не каждому дано сохранить эту память. Не каждый может пережить утрату. На Градском кладбище в Челябинске есть мемориал. На опрятной, чистой площадке расположены могилы учеников школы №107, в том числе, и ребят из хоккейной команды «Трактор-73», а также нескольких взрослых людей. Все они стали жертвами взрыва поездов. Кто-то умер сразу, некоторым повезло чуть более — они успели в последний раз увидеться с родными, прибывшими в больницы. Минуло уже три десятка лет, но место захоронения всё ещё выглядит достойно. У каменных плит лежат цветы, конфеты и свечи. Рядом с многими могилами высажены деревья. Трагедия «в цифрах» и данных — не трагедия, а, скорее, статистика. Но стоит зайти на территорию мемориала — и чувствуются безмолвные, печальные взгляды погибших. На каждой фотографии, на каждом барельефном портрете — не просто юное, красивое лицо, а целая жизнь, мгновенно оборвавшаяся.
После «выжженного» 1989 года было положено начало акции, суть которой заключается в проезде пострадавших и родственников погибших в специальных бесплатных вагонах к 1710 километру. В 1994 году в Омске родители детей, погибших в катастрофе, создали брошюру. В ней — фотографии, имена и фамилии. Некоторые родные добавляли подписи, повествующие о том, какими были их дети до рокового дня: о чём мечтали, чем увлекались…
В Омске, недалеко от железнодорожного вокзала, есть памятник — статная женщина, на руках держащая двух детей, спасающая их от чего-то необратимого. Он не страшит, как «скорбящие матери», он о другом — «могли уберечь, но не досмотрели».
Родина-мать не может уберечь своих детей, составы продолжают идти по костям, но, всё-таки, остаются люди, способные прийти на помощь в любой момент. В противостояниях человека и государства, стихии, собственного ужаса принцип «спаси себя сам» работает с явными помехами. Взрываются поезда, корабли навсегда скрываются в водных пучинах, самолёты за считанные секунды превращаются в груду бесформенного железа. И где-то в воронке несчастных случаев, боли и ужаса должны быть те, кто в силах преодолеть страх катастрофы.
